Собаки Огадена

Рене Генон в одной из своих статей упоминает о народе ликантропов, численностью около двадцати тысяч человек, обитающих в горных районах Судана.

Сомалийцы готовились к расстрелу. Два русских военных советника уже стояли у стены старой лачуги, еще двое, связанные, лежали возле джипа. Расстрельщики не обращали на них внимания: все равно веревки крепкие, пусть полежат, понаблюдают, как мы отправим к шайтану их соотечественников. А потом и за этих примемся.

Рината Ильясова и Павла Мельничука подтолкнули к стене. Офицер подошел к ним, ткнул первого дулом пистолета под подбородок.

— Ты ведь, кажется, мусульманин? – спросил он на своем языке, который русские понимали.

— Гражданин СССР, — гордо произнес Ринат.

— Я видел, когда тебя раздели при обыске, что ты мусульманин. Переходи к нам, — офицер сомалийской армии пристально посмотрел ему в глаза.

— Вы же вроде социализм собирались строить, — процедил старлей Ильясов сквозь зубы. – А тут вдруг вспомнили про веру…

— Мы строим Великое Сомали, – важно произнес офицер и, словно перст укаэующий, уставил ствол в небо. – Соберем в границах одной державы все народы полуострова!

— Гитлер тоже собирался создать «великий рейх» – и где он теперь? – запальчиво перебил сомалийского офицера советский. – Рассыплется ваша «держава» как карточный домик.

Старлей, конечно, не был Нострадамусом, но предугадал точно.

— Я тебе покажу Гитлера! – замахнулся сомалиец пистолетом, но резко опустил его и хищно оскалился. – Я ж тебя помню, два года назад в Харгейсе. Вы тогда на нашей стороне были, что же теперь к эфиопам переметнулись?

— Да никуда мы не переметывались, — заговорил Павел. – Куда Родина пошлет, там и служим: прикажет в Эфиопию – в Эфиопию, прикажет в Антарктиду – полетим и в Антарктиду.

— Вы полетите в ад! – гаркнул офицер. – Благодарите за это вашего Брежнева.

Капитан Бобровцев заерзал, пытаясь нащупать узел на веревке, связывавшей кисти. Солдаты стояли спиной к нему и не видели отчаянных телодвижений. Узел оказался крепким, такие узлы моряки на флоте вяжут. Не иначе тот, кто скручивал ему руки, служил на какой-нибудь сомалийской посудине. Наконец, Бобровцев нащупал острый кусок стекла, торчавший из земли, и в душе его ярко разгорелся огонек надежды. Несколько решительных движений – и веревка поддалась, дальнейшее было трехсекундным делом. Стекло порезало ладонь – ну что ж, в машине должна же быть аптечка с йодом. Перепиленная стеклом веревка лопнула, он потер затекшие ладони, слизнул кровь, повернулся к прапорщику Чернявину, выразительно потряс куском стекла. Тот отрицательно покачал головой.

— Все равно убьют нас, не уйдем далеко. Да и местности не зна…

— Тихо ты! Помирать он собрался, а самому тридцати нет! – прошипел капитан и подполз к нему. – Делай, что старший приказывает! Как только этот гад начнет командовать, сразу сигаем в машину, понятно тебе?

— Так точно! – шепнул тот.

— Врежемся сзади в строй, подхватим наших товарищей – и помчимся отсюда прочь, к эфиопским позициям. – Капитан разрезал путы на руках прапорщика. – Идиоты и разгильдяи, ноги связать не догадались, — усмехнулся в усы.

Сомалийский офицер заливался соловьем, ругая на чем свет СССР, его руководство, внешнюю политику, советских советников и всю их родню до десятого колена.

— Достал уже! Скомандуй, что ли, своим хлопцам, чтоб стреляли, — коммунист Мельничук демонстративно перекрестился, чем изрядно разозлил вражеского офицера. Тот сплюнул, крепко выругался на своем языке и язвительно произнес:

— Коммунисты торопятся в христианский рай? Что ж, я тоже, признаюсь, устал тут перед вами речи произносить. Взвод, проверить автоматы!

— Держись. Павло… — бросил Ринат товарищу.

«Из наших же «калашей», которые мы им поставляли, нас же…», — пронеслось в голове капитана, он тихо, но отчетливо скомандовал: — Бегом в машину!

Рывок, две секунды – и они в машине, «идиоты и разгильдяи» не закрыли ее – душно, видишь ли, водиле, решил проветрить, и ключ не вынул, и даже «калаш» с магазином на сиденье! И какое, к японской матушке, у них «Великое Сомали»… — Он яростно нажал на педаль.

— Целься! – прозвучала команда – и одновременно машина рванула с места. Сомалийский офицер мгновенно понял, что произошло и крикнул:

— Не оборачивайся! Огонь!!!

Всего одна секунда решила судьбу Рината и Павла. Залп – и два офицера сползли по стене, иссеченные пулями.

— Черт! Гады! – капитан Юрий Бобровцев на джипе врезался в строй солдат, раскидав их в стороны. Расстрельщиков было немного, уж точно не взвод, отделения не наберется. Одного бойца подбросило кверху, другой отлетел в сторону и ударился затылком о дерево.

— Стреляйте, чего испугались! – заорал офицер.

«Ну что, завещание составил, Аллаху помолился? Если не успел, я не виноват!» — Бобровцев резко развернулся – и врезался в офицера, размахивавшего пистолетом. Автомобиль проехался по ногам сомалийца, ломая голени и военную карьеру. Нечеловеческий вопль потряс окрестности. По бортам джипа забарабанили пули. «Дурачье, по колесам надо бить, — подумал Бобровцев. – Счастье наше, что они такие бестолковые». Капитан опустил стекло, высунул ствол АКМ и дал очередь по бегущим к машине «великим» сомалийцам, срезал троих, из них двух наповал, подкатил к расстрелянным товарищам, и окончательно убедился, что опоздал: тела их превратились в решето. Гнев обуял капитана, он снова развернулся. К джипу подбежал вражеский солдат, попытался ухватится за дверцу. Виртуозным движением перевернув автомат, Бобровцев ударил того прикладом в скулу, сомалиец отлетел в кусты.

Недалеко стоял второй джип. Сержант и двое солдат резво бежали к нему.

— Товарищ капитан, разрешите, я стрелять буду, а вы ведите машину, — прапорщик потянулся за «калашом».

— Бей по ним, не дай добежать! – отдал команду капитан и понесся прямо на стоящий возле старого сикомора автомобиль. Сержант уже заскочил туда и пытался его завести. Но американцы, снабжавшие теперь боевой техникой сомалийскую армию, как раньше эфиопскую, похоже, втюхивали новоявленным союзникам готовый к списанию металлолом: возьми, Боже, что нам самим негоже. Машина барахлила, сержант психовал и ругался!

Высунувшись из окна, Чернявин дал очередь по залезавшим в штатовский драндулет солдатам. Один повалился в пыль, другой сумел-таки забраться в салон.

Удар окончательно превратил бэушного «американца» в рухлядь, вдавил сержанта в кресло.

Впереди машины замаячили солдаты. Сзади тоже бежали вооруженные сомалийцы. Сдав назад, Бобровцев сбил одного из преследователей и ринулся вперед. Застрекотали автоматы.

— Пригнись! – крикнул капитан. Пуля прошила лобовое стекло, вонзилась в заднее сиденье. В следующее мгновенье их осыпало стеклянным крошевом.

Чернявин короткой очередью скосил еще двух врагов. «Отличная работа», — мысленно оценил капитан. Сомалийские пули дробно застучали по бамперу.

— Ничего прорвемся, — он газанул и едва не задавил старуху, зачем-то затесавшуюся среди мечущихся солдат, очередей, одиночных выстрелов и несущейся вперед машины. Он каким-то чудом вывернул руль и тем спас огаденскую бабушку от неминуемой, казалось бы, гибели под колесами. И снова заговорили «калаши», теперь пули дырявили борт. Одна из них, пробив стекло, ударила прямо в висок прапорщику Чернявину. Тот, не успев даже охнуть, завалился набок, автомат сполз на колени.

— Боря, что с тобой… — капитан инстинктивно пригнулся – и очередная пуля, пробив стекло одной дверцы, вылетела через другую, в каком-то сантиметре от головы капитана. И очередной сомалиец, перелетев через капот, шлепнулся физиономией о камни.

«Вот тебе и сальто-мортале», — подумал Бобровцев и тряхнул за плечо прапорщика, тот медленно стал оседать, голова запрокинулась. Щека Бориса была залита кровью, вытекшей из пулевого отверстия. Только тут капитан заметил, что и его ладонь в крови от пореза. Сзади опять защелкали пули, впереди простиралась сухая саванна с одинокими деревьями. Крики сомалийцев и выстрелы становились все глуше. Они, кажется, оторвались! Точнее, он один…

Йод в машине нашелся, чего нельзя сказать о карте. Выходит, командир этих идиотов не идиот, а только дебил, коли догадался забрать планшет с картой из машины. Ну, и куда теперь ехать? Степь да степь кругом, путь далек лежит… Он, конечно, не ямщик, не замерзнет, скорее уж околеет от африканского зноя. Он мчался по саванне, распугивая антилоп, зебр, даже грозных буйволов и прочую копытную живность, от всей души сигналя, спугнул даже мирно отдыхавшего льва, который с рыком, огрызаясь, затрусил в кусты.

«И какой черт дернул Сиада Барре ввязываться в войну с Эфиопией? – думал он. – Хочет свою страну, вытянувшуюся вдоль океанского побережья цифрой 1, так сказать, округлить за счет Эфиопии и Джибути, а там – Кения, Йемен… Знавали мы таких… Только зря людей своих положит в степях и пустынях Огадена. Не послушался советских товарищей, прогнал наших военных советников, дипломатов… Боком ему все это обернется. Ну, подкинуть Штаты оружие, технику, своих офицеров пришлют – да что толку! Эфиопия вон сколько там тысяч лет существует, кто ее только не мечтал проглотить – и турки, и арабы, и британцы, и макаронники. Всех прогнали взашей, и эти пинка получат в самую мякоть! Мы им всем, чем могли, помогли, а они взяли и свинью подложили! А воюют все равно нашими «калашами», псы пустынные!» Он мчал по саванне, постепенно перешедшей в каменистую пустыню, где видавший виды джип подбрасывало на каждом камне, все время на запад, в сторону, куда медленно, но верно склонялось светило – компаса в машине тоже не оказалось.

Он думал о том, как достигнет эфиопских позиций и на полной скорости прорвется к новым союзникам СССР. Как в фильме «Судьба человека», не хватает только связанного неприятельского офицера. Хорошо было бы привезти того сомалийца и сдать в плен эфиопам… да нет, не довез бы, застрелил этого гада за гибель товарищей. Хотя он уже, можно сказать, наказан: выл и ползал в пыли, волоча искалеченные ноги – и поделом ему.

Он ехал, пока не кончился бензин. Тогда Юрий вытащил из машины безжизненное тело товарища, оттащил его под сень раскидистого дерева. Саперная лопатка в джипе среди всевозможного инструмента, к счастью, тоже нашлась, а земля оказалась достаточно рыхлой и податливой: каменистая пустыня вновь сменилась саванной, более влажной. Он выкопал могилу, опустил в нее прапорщика, засыпал, принялся собирать валявшиеся вокруг камни (предварительно убедившись, что под камнями нет змей, скорпионов и прочих кусачих тварей) и навалил пирамидкой на могиле. Над головой уж с клекотом кружили коршуны, вдалеке раздавался «смех» гиены, так что воздвижение целой пирамиды камней над мертвым товарищем было скорее данью предосторожности. Закончив работу, простился с товарищем:

— Мир праху твоему, Боря. Если есть тот свет, может, и свидимся там.

Итак, Юрий остался один и должен был двигаться дальше на своих двоих. Он обнаружил в машине второй магазин с патронами, нож, аптечку, бутылку пресной воды, сделал два жадных глотка, закрутил пробку, сложил все это в заплечный мешок, найденный там же, и направился туда, где солнышко готовилось к отбою. Там свои, там союзники, там спасение.

Последующие часы до заката он двигался по безлюдной равнине, изредка натыкаясь на брошенные кострища кочевников. Видимо, близость театра военных действий заставила мирных людей покинуть привычные места. Один раз он выстрелами отогнал пятнистого хищника – видимо, гепарда, неосторожно приблизившегося к одинокому путнику. Когда он вошел в лесок, урочище посреди саванны, то был атакован стаей павианов, принявшихся с криками бомбардировать его плодами пальмы – капитан счел благом ретироваться. Несмотря на вечернюю прохладу, он сильно потел, жажда мучила его – бутылка быстро опустела, а лакать воду из многочисленных озерков, встречавшихся на пути, было небезопасно. Наконец, он обнаружил бьющий средь камней родник, превращавшийся в ручеек, бежавший по песчаному ложу, усыпанному гладкой, окатанной галькой. Некоторые камушки, впрочем, были обколоты с одного конца; Бобровцев вспомнил прочитанную в научно-популярном журнале статью про первобытных людей, чьи кости и каменные орудия найдены как раз на эфиопской земле. Он поднял один камушек, рассмотрел его вблизи – нет, это просто игра природы, потом сложил ладони лодочкой и хлебнул свежей водицы, затем нагнулся и стал отхлебывать прямо из ручейка. На зубах заскрипел песок, зубы стало ломить от соприкосновения с ледяной водой. Неожиданно он заметил какое-то шевеление в кустах, схватил автомат. Из кустов вылезло кошкообразное животное с удлиненным телом и мордой, кошачьей же расцветки. Увидев человека, оно ощетинилось, зашипело, стало пятиться. «Это генетта, – сообразил капитан. – Зверь безопасен для человека, если только не заражен бешенством». О фауне Эфиопии ему было известно из лекций. Он встал, отошел от ручья.

— Пей, киска, я уже напился, – он дружелюбно оглядел насторожившегося зверька. Генетта осторожно подошла к ручейку и принялась лакать воду, а капитан углубился в лесок. Солнце уже готовилось отойти ко сну, в полумраке леса щебетали на разные голоса вечерние птицы.

«Когда же я доберусь до эфиопских позиций? – думал он, шагая по звериной тропе и держа наизготовку автомат. – Да и где они, эти укрепленные позиции в начавшейся войне между двумя соседями, уверяющими в социалистическом выборе – Эфиопией (с недавнего времени) и Сомали (до недавнего времени)»? Во все стороны то пустыня, то савана. «Степь да степь кругом, путь далек лежит»…

Юрий резко остановился. Звериную тропу пересекала человеческая, истоптанная крестьянской обувью и босыми ногами. «Куда-нибудь да выведет. Надеюсь, к друзьям», — он уверенно зашагал по ней. Вечерний ветерок теребил листву. Неожиданно в конце тропы он заметил человеческую фигурку в белом одеянии и бросился догонять незнакомца. Тот, обернувшись на звук быстрых шагов, увидел капитана и кинуллся бежать, рассыпая на бегу плоды из корзины, которую нес в руке.

— Остановись, я не сделаю тебе ничего плохого. Я – советский офицер, мы теперь ваши союзники. Скажи мне, как пройти в селение? – кричал капитан, подбирая амхарские слова.

Лес неожиданно кончился – и перед взором Бобровцева предстало довольно крупное селение с белым зданием церкви в центре. «Христиане тут живут, — с облегчением подумал он. – Если б селение было мусульманским, есть риск нарваться на каких-нибудь фанатиков. А тут вроде как свои; говорят, эфиопская вера похожа на нашу, православную. Хотя мне-то какая разница, я в храмах бывал только с экскурсиями – в тех, что отданы под музеи». И он стал спускаться по склону холма, постепенно нагоняя молодого человека в белом и с корзиной.

На первой же сельской улице от него, бойца в незнакомой еще местным жителям форме и с оружием в руках, шарахались все встречные, другие же следовали позади на почтительном расстоянии. Любопытные мальчишки иногда вырывались вперед, но вынуждены были возвратиться назад после грозных окриков взрослых. Так он вышел на центральную площадь, где был встречен людьми в штатском, но с такими же «Калашниковыми», обезоружен и препровожден в дом местного старосты.

— Юрий, – представился он сурового вида белобородому старику. – Это мое имя. Юрия Гагарина знаете? Он из Советского Союза, я тоже оттуда, прибыл помочь вам отразить агрессию. – Неизвестно, знал ли старик значение слова «агрессия», но эфиопский синоним этого слова капитан, как назло, забыл. Зато староста отлично понял смысл фразы.

Узнав, что задержанный местными ополченцами – гость из ныне дружественного СССР, староста, которого звали Микаэль, без лишних церемоний обнял его, велел вернуть славному русскому союзнику автомат и тотчас отрядил суетившихся в доме слуг на кухню. Скоро перед изголодавшимся Юрием появились аппетитные куски жареной буйволятины, ароматный кофе, приготовленный по рецепту его исторической абиссинской родины, и тедж, эфиопская бражка. В доме старосты в углу рядом с образами святых, фотоснимками хозяина и его семьи Юрий увидел фотопортрет человека в русской офицерской форме.

«Наверно, белоэмигрант какой-то, их же по всему свету раскидало, вот даже в Африку…» Хлебнув теджа, спросил у старосты, кто это.

— О, это ваш русский. Книжки писал, при дворе негуса был. Хороший человек был… Много по нашей стране ездил. И в этих краях бывал…

— Он…этот, — капитан вспоминал, как по-эфиопски будет «путешественник». – Ну, тот, кто ходит повсюду, ездит…

Староста радостно закивал. Немного захмелевший после пары кружек медового теджа Бобровцев (сказывались пережитый стресс и усталость) напомнил, что Пушкин имеет эфиопские корни.

Микаэль опять радостно закивал. Бобровцев рассказал ему историю своего бегства от сомалийцев, попросил карту местности, староста сочувственно смотрел на него, иногда поддакивал. Карта в доме нашлась.

— Ты пришел, видимо, отсюда, – он провел ногтем по пустынной местности значительно восточнее своего городка. Там сомалийцы. Еще они вот здесь, – он ткнул пальцем в точку к северо-востоку от своего селения. А наши – вот тут, — указал на реку, протекавшую юго-западнее. Сутки пешей ходьбы – и ты у друзей. Но иди не прямо через горные долины, а вот так, полукругом, — староста очертил указательным пальцем траекторию. Это несколько лишних часов, но так безопаснее…

— А почему безопаснее? – заинтересовался советский офицер. – У меня автомат…

— Нехорошие племена там кочуют, — глаза старосты сверкнули. – Не наши они, не местные, пришли в наши земли с запада. В горных лесах живут, их все избегают.

— Дикий народ?

— Не просто дикий… Лучше тебе с ними дела не иметь, русский друг.

— Возьми, — он протянул ему измятую, протертую, в пятнах жира и кофе старую карту. В полутемной хижине чадила керосиновая лампа, круг света ложился на лицо старосты с правильными, почти европейскими чертами лица. «Кушитская раса, — вспомнил капитан. – А профиль-то у деда прямо-таки пушкинский» — и широко улыбнулся. Кожа у старосты была несколько светлее, чем у его земляков. Юрий вспомнил читанные в юности «Двенадцать стульев» с историей про гусара-схимника, что-то слышал он о казаках, пытавшихся без особого успеха обосноваться на Африканском Роге. «Да вот же, портрет какого-то путешественника… и где только наши не «наследили». За окном сумерки быстро сменились черной, как уголь тропической ночью с россыпью жемчужин-звезд. Юрию отвели место в дальней комнате, он укутался в одеяло и погрузился в сон. Но события прошедшего дня не давали безмятежно спать: он вновь проживал экстренное приземление вертолета на территории, оккупированной сомалийцами и, как назло, прямо на глазах у сбежавшихся агрессоров, захват советских советников сомалийцами, короткий допрос, картину расстрела товарищей, отчаянное бегство, гибель прапорщика. Он неоднократно просыпался, вскакивал с лежанки, но вокруг лишь зудели надоедливые насекомые, а в оконце глядела круглая луна, окруженная россыпью южных звезд и доносился далекий, монотонный крик ночной птицы.

Утром его долго снаряжали в дорогу. Многие жители селения высыпали на главную площадь, чтобы увидеть вживую русского – последний (а, возможно, первый и единственный) раз русский человек появлялся здесь лет семьдесят назад или около того.

Его снабдили в дорогу всем необходимым: хлеб, фрукты, копченое мясо, питьевая вода, даже тыквенный сосуд с теджем. Четверо ополченцев с винтовками времен еще первой итало-абиссинской войны как почетный эскорт сопровождали Юрия. Прощание с местными жителями затянулось, и в путь-дорогу капитан отправился около полудня.

Через два часа он достиг развилки: одна дорога огибала небольшое нагорье, другая шла прямо через него, поднимаясь по склону, а затем спускаясь в долину. Недолго думая, Бобровцев двинулся прямым путем. Его не пугали какие-то непонятные племена, селившиеся в горах: если он сумел уйти от солдат сомалийской армии, не получив ни единого ранения, кроме зажившей уже царапины от стекла, которым перепиливал путы, то с полудиким племенем уж точно разберется – достаточно очереди в воздух, чтобы они поняли: с советским офицером лучше не ссориться. Ну а если стрельба в воздух не поможет, то…

Он спустился по тропинке в долину, точнее, широкое ущелье. Солнце стояло высоко, припекало, но горы отбрасывали тени в ущелье, и солнцепек быстро сменился прохладой. На склонах росли дикие розы, наполняя долину ароматом. Кое-где с гор сбегали ручьи: одни срываясь с каменных «козырьков», превращались в небольшие водопады, другие исчезали в глубоких трещинах. В одном месте долина расширялась, здесь взору его предстало озерко с кристально чистой водой, множество горных ручьев вливались в него. На дне, меж гладких камушков, лениво проплывали рыбы разных размеров и окрасок. Офицер пристроился на берегу среди крупных камней – видимо, некогда тут случился обвал. Романтический пейзаж: лабиринт глыб, по которым резво бегают ящерки, похожее на идеально круглое зеркало озеро, запах роз, который ветерок приносит из ущелья, два наматывающих круги в поднебесье орла, изрезанные трещинами горы, одинокие деревца… Он достал хлеб, мешочек соли, завернутые в бумагу куски мяса, бутылочку воды, к теджу не притронулся – не время пить, надо добраться до позиций эфиопской армии. Порезал, посыпал, откусил, отхлебнул…

Он не услышал шороха шагов. Лишь когда кончик копья ткнулся ему в плечо, он повернул голову – и увидел странного человека, чье одеяние напоминало католического монаха из фильмов про средние века – светло-коричневый плащ с остроконечным капюшоном. Лицо, торчавшее из капюшона, было темно-коричневым и странно вытянутым, человеку, судя по всему, было не больше сорока лет – на лице ни одной морщины, глаза глядели на офицера испытующе-изучающе. Капитан заметил, что за спиной «монаха» толпятся еще человек пять, все в одинаковых плащах с капюшонами, в сапогах буйволовой кожи.

«Фанатики какие-нибудь, еще не хватало», — капитан съежился. Рука его машинально потянулась к лежавшему на плоском камне автомату – но копье оказалось быстрее и уткнулось ему в шею: не дергайся. Тогда Бобровцев попытался заговорить со странным человеком на амхара, но тот ничего не понял, перешел на сомалийский язык – тот же результат, наконец, произнес несколько известных ему фраз на галласском – никакой реакции. «У них лишь копья, — отметил Юрий. – У каждого по копью. Интересно, знакомы ли они с огнестрельным оружием, а если да, то умеют ли с ним обращаться? Дикий народ, хорошо хоть наконечники не каменные, а стальные. Похоже, это те самые, о ком предупреждал староста Микаэль». «Монах» отвел копье от шеи капитана, оцарапав-таки кожу, Юрий стер кровь. Копье уперлось ему в ногу. «Надо вставать и идти с ними», — подумал он и стал медленно подниматься, не сводя глаз с «калаша». Из хаоса камней вынырнул седьмой «монах» и, нагнувшись, протянул руки к автомату. Опершись левой рукой о камень, капитан попытался лягнуть странного человека ногой – не получилось: тот мгновенно отпрянул, а копье на этот раз уперлось в бедро. Новый «монах» взял автомат, обращался он с ним вполне профессионально, проверил содержимое магазина, довольно буркнул, направил ствол на Бобровцево. Вытянутое лицо расплылось в поганой улыбочке.

Второй снова провел наконечником по одной штанине, потом второй, поднял копье и указал им на юг – туда поворачивала тропа, ведущая через долину. «Ничего не поделаешь… Вот ведь не везет – третий раз за два дня разоружают!» Компания из семи человек двинулась в путь, конвоируя Бобровцева. Один «монах» подталкивал его в спину дулом «Калашникова», другой нес на копье вещмешок с едой. Тропа, свернув на юг, заметно сузилась – так, что люди неизвестного племени шли гуськом, капитан – в середине шествия. Тропа то спускалась, то вновь поднималась, пересекала вершины невысоких гор, через многочисленные ручьи были переброшены нехитрые мостики из двух-трех поваленных деревьев. «Они похожи один на другого, — думал капитан, перешагивая через камни, — как две капли похожи. Может, родственники? Впрочем, для нас все черные на одно лицо, как и для них – белые». Через пару часов тропа вывела их на большую поляну, обрамленную находившимися на значительном расстоянии горами. Посреди поляны, поросшей густой жесткой травой, раскинулись десятки шатров. Горный ветер колыхал пологи из шкур шкуры львов, леопардов, зебр и еще каких-то саванновых зверей. Между шатров сновали люди в одинаковых одеждах, включая женщин, лица которых не были закрыты – значит, не мусульмане – и тоже имели странную вытянутую форму. Только дети бегали в одних набедренных повязках. Все с любопытством оглядывались на белого человека в незнакомой форме. «Секта какая-то, — думал капитан. — Чего от них ожидать?». По спине пробежал холодок. Они прошли мимо самого большого шатра, увенчанного чем-то вроде короны из разноцветных птичьих перьев, у входа в шатер на привязи сидела большая пятнистая кошка, размером с рысь. «Сервал», — вспомнил капитан. Зверь рыкнул на проходящую мимо процессию. «Монах», возглавлявший ее, что-то крикнул зверю, и тот спокойно улегся.

За то время, пока Юрия вели в становище, они услышал из уст сопровождавших его людей не более десятка реплик – видимо, молчание было главным достоинством этого племени или секты. Слова были трудноразличимы, так как произносились скороговоркой, напоминавшей короткую очередь из «калаша», реплики были отрывистыми, голоса напоминали то глухой кашель, то отрывистый лай, то невнятное воркование-бормотание.

Его грубо втолкнули в небольшой шатер, скорее, палатку, внутри которой лежали два слоновьих бивня и череп буйвола, были развешаны пучки каких-то сушеных трав. «Тут, наверно, знахарь какой живет, — думал он. – А в том шатре под охраной дикой кустарниковой кошки – сам вождь». Вслед ему кинули вещмешок с пищей и питьем. «Вот тебе и попал в катавасию, их огня в полымя, из лап сомалийцев к каким-то диким кочевникам. Надо думать, как выбраться отсюда». Он осторожно выглянул в щель между воловьими шкурами, из которых был сделан шатер. У входа молча стояли два воина в плащах с копьями. А он без оружия. Хотя нож… Он засунул руку в мешок, порыскал там – ножа не было! Видать, изъяли незаметно. Зато вся еда и даже тедж были нетронуты. Вскоре он принялся за нехитрую трапезу, ломая эфиопский хлеб руками, к теджу не прикасался – чтобы суметь выбраться отсюда, надо хранить ясность рассудка. Вот когда выберусь к своим, тогда и выпью за счастливое спасение. Хотя по такому случаю лучше родимая сорокоградусная.

До вечера его никто не побеспокоил. В шатер доносился шум: детская возня и визг, голоса взрослых, топот ног. Ближе к вечеру в шатер просунулась голова, а с ней две руки, протягивавшие глиняную миску с каким-то бульоном. Капитан отрицательно помотал головой: он чувствовал себя сытым, да еще и неизвестно, что в этом бульоне – может, яд, может снотворное. Голова и руки с миской тотчас исчезли. Бобровцев прокручивал в голове сценарии бегства, десятки возможных вариантов: например, попроситься до ветру, тем более, что выпитая вода уже просилась наружу. Начинало заметно темнеть. Голоса людей стали громче, послышался рокот барабана, Юрий насторожился. В общем гомоне отчетливо слышалась дробь шагов, направлявшихся к его шатру людей. Трое «монахов» с копьями и кинжалами на поясах вошли в шатер, один из них требовательным жестом позвал Юрия на выход, тот охотно подчинился. Он снова оказался посреди стойбища уже погружавшегося в тропические сумерки. На центральной площади готовили костер: женщины таскали хворост, мужчины расстилали вокруг звериные шкуры. «Уж не аутодафе ли готовят со мной в главной роли?» — неприятный холодок опять пробежал по телу, ноги налились свинцом. Один из сопровождавших древком копья подтолкнул его: вперед, двое воинов встали по бокам. Юрий жестами показал, что ему надо по малой нужде. Трое «монахов» тотчас отвели его на окраину стойбища, где росли густые кусты акации, тянувшиеся до самой горной гряды, над которой гасли последние отблески заката. Увидев длинные иглы, капитан сразу же оставил мысль бежать, тем более что в этих зарослях наверняка водились кусачие гады, на которых легко нарваться в сгущающейся темноте. Его провели немного вдоль кустарника и подвели к зловонной яме, один вид которой вызвал рвотные позывы, не говоря уж о смраде. Двое воинов молча встали по бокам, третий пристроился за спиной, держа наконечник копья меж лопаток Бобровцева. «Даже отлить спокойно не дадут», — про себя проворчал капитан, расстегивая брюки. Сделав дело, он опять же жестами попросил принести ему воды, омыть руки. Один из воинов пулей слетал в ближайший шатер и принес сосуд-тыкву, выплеснул воду на подставленные ладони. Вытерев руки о брюки, капитан под конвоем направился в центр стойбища, где мужчины племени уже разжигали костер. Юрий издал вздох облегчения, заметив, что посреди начинающего разгораться костра, нет столба, к которому привязывали еретиков такие же вот персонажи в плащах с капюшонами. Хотя, кто знает, как у этих обормотов происходит аутодафе. Может, просто кидают в огонь и наслаждаются агонией жертвы, садисты проклятые.

Мужчины, женщины, дети уже усаживались вокруг костра, занимая места сообразно рангу – те, у кого на головах вместо капюшонов были высокие колпаки из перьев, располагались ближе к шатру вождя, у входа в который расхаживали на привязи сервал: пойдет налево – нюхает землю, пойдет направо – урчит и облизывается. Зверя явно давно не кормили.

Капитан сидел прямо напротив шатра вождя. Когда все уселись, со своего места поднялся какой-то человек с большим глиняным горшком в руках и заговорил: глухо, отрывисто, с каркающими и лающими интонациями. Все тотчас замолчали. «Не иначе, колдун или какой-нибудь вице-вождь», — подумал Юрий. Он оглянулся на соседей – тех. что конвоировали его к отхожему месту. Все они с напряженным вниманием слушали речь человека. Закончив, он пустил горшок по рукам. Все наливали какое-то мутное пойло в стоявшию перед ними миски из половинки кокосового ореха. Дошла очередь и до капитана. Он попытался сразу же передать горшок соседу, но тот знаком показал: налей себе! Юрий подчинился и передал воину горшок. От напитка исходил странный, незнакомый терпкий запах. Хватило на всех, завершив круг, горшок оказался на пустом месте перед главным шатром. «Для вождя», — подумал Юрий. Над поляной светила полная луна, издалека доносились крики птиц и зверей.

Откинув полог шатра, сам вождь вышел к своим соплеменникам. Все повскакали с мест, и капитан тоже машинально вскочил, будто услышав «Товарищи офицеры!», даже вытянулся сначала по стойке «смирно» перед иноплеменным начальством. На голове вождя была такая же шапка, как и у приближенных к нему особ, только увенчанная сверху тремя страусовыми перьями, на лице – собачья маска, поверх традиционного для этого то ли племени, то ли секты плаща была накинута львиная шкура, в руке он держал дубину из эбенового дерева.

Капитан вдруг понял, кого ему напоминает этот человек – Анубиса, владыку царства мертвых. В школьные годы он любил читать книжки и статьи о древних цивилизациях, особенно привлекал его Египет. Ну, точно бог-пес Анубис! В свете восходящей луны вождь выглядел довольно-таки жутко, капитан даже поежился. Вождь сел – и все дружно, как по команде, сели. Вождь что-то прорычал. Тотчас же «вице-вождь», услужливо кланяясь, подошел к нему и плеснул из горшка в стоявшую перед вождем большую глиняную чашу.

«Да, не царское это дело – самому себе наливать», — подумал Юрий. Вождь театральным жестом поднял чашу – и все последовали его примеру, не исключая капитана. Судя по запаху, исходившему от напитка, алкоголя в нем не водилось. «Может, какая гадость наркотическая, – подумалось ему. – Подпоят человека, уснет он, а очнется в яме, связанный, и быть ему рабом до скончания дней. В Эфиопии в нынешнем веке рабовладение отменяли раза три, что свидетельствует о живучести этого древнего занятия. Нет, не стану я пить!» — он попробовал поставить чашу-скорлупу назад, но крепкая рука соседа мягко, но решительно пресекла его жест. Черные как ночь вокруг глаза его конвоира сначала уставились в чашу, потом он перевел взгляд на лицо капитана. Взор был красноречив: пей вместе со всеми, таков обычай, а обычай здесь тождественен приказу командира. Продолжая смотреть немигающими глазами на офицера, «монах» поднес свою чашу к губам. И Юрий волей-неволей сделал то же. «Черт с ними, если все пьют, почему он должен быть белой вороной посреди черного племени? Эх, была – не была…» Вождь осушил свою чашу, и все, как по команде, следом за ним сделали то же самое. Капитан пригубил лишь глоток, косясь на соседа, тот не возражал. Тепло мягко разлилось по телу. «Ну, точно, из какой-то дурман-травки напиток сварен, — подумал капитан. – Сейчас, наверное, у всех наступит блаженная эйфория, транс, кайф… Не знаю, как это происходит – сам-то я никогда дурью не баловался».

За спиною неожиданно зарокотал барабан или тамтам, все издали дружный вопль и принялись раскачиваться из стороны в сторону. Чтобы не слишком выделяться из общей массы, Юрий также принялся проделывать разные телодвижения – ну чисто пацан на дискотеке! Ритм барабана все убыстрялся, плавные движения сменились более резкими, дергаными, кто-то неистово затряс головой… Даже сервал и тот переминался с лапы на лапу, как будто в такт ритму. Вождь самозабвенно раскачивался из стороны в сторону, будто корабль на волнах, временами из его уст вылетали какие-то дикие гортанные восклицания.

Неожиданно он вскочил и бросился к сервалу, который резко метнулся в сторону. Но главный начальник дикарей был проворным: он набросился на перепуганного зверя, повалил его и впился зубами в глотку! Все это заняло несколько секунд. Насытившись кровью, плотоядно урча, вождь встал. Шкуру, в которую он был облачен, заливала кровь. Он рычал и воздевал руки к луне. Только тут потрясенный офицер понял, что на лице вождя – не маска, а его настоящее лицо, точнее – морда! Он утробно завыл, и племя стало в унисон подвывать ему. В свете луны Юрий разглядел, что у вождя не руки – мохнатые лапы с когтями! «Не может такого быть!» — шептали его пересохшие губы. И тут все вокруг вскочили, включая немногочисленных детей – и началась дикая пляска, темп которой задавал уже не тамтам, а конвульсивно дергающийся окровавленный вождь. «Бежать! – промелькнуло в сознании офицера, но отчаянная мысль тут же сменилась трезвой. – А куда, собственно говоря? В африканскую ночь, хотя бы и озаренную луной?» Он бросил взгляд на копья, лежавшие рядом с отплясывающими варварский танец воинами, на кинжалы своего «конвоя»…

Плясали дикари, плясали языки костра – казалось, весь мир вокруг завертелся в танце…

Танцующие тем временем скинули плащи, сапоги, набедренные повязка, нагие фигуры извивались в свете луны. Только вождь оставался в своем «монаршем» облачении – видимо, статус не позволял разоблачаться перед подданными. Непроизвольно задергался и капитан, разумеется, оставаясь в форме советского офицера посреди бесстыдной голой оргии. И тут наступила кульминация действа: с ревом вождь сбросил с себя все, что на нем было, и взорам предстал… огромный пес, виляющий хвостом и рычащий. После этого с пляшущими обнаженными телами стала происходить трансформация: казалось, что это извивающиеся змеи сбрасывают кожу – человеческая оболочка на глазах обалдевшего Юрия сползала с тел и рассыпалась, как счищенная чешуя. Несколько десятков «Анубисов» — огромных псов с вертящимися в танце хвостами (так вот для чего им длинные плащи!) прыгали, визжали, подвывали, рычали. «Боже мой, такого же быть не может, это против всех законов природы!»

Сосед Юрия выразительным жестом когтистой лапы указал на недопитую чашу-скорлупку.

— Убирайтесь, чертовы собаки! – услышал Бобровцев знакомый голос. Крики на амхарском сопровождались винтовочными выстрелами. Танцующие на мгновение застыли, а в следующее мгновенье все, как один, под предводительством вождя, сорвались с мест и, встав на четвереньки, с истошным воем кинулись прочь. Стая псов исчезла в ночи — будто ветром сдуло. Юрий повернулся. В глазах все плыло, полная луна качалась, земля колыхалась под ногами, словно при землетрясении. К горлу подступила тошнота.

— С тобой все в порядке? – озабоченный Микаэль подбежал к нему, за его спиной виднелось с десяток вооруженных винтовками ополченцев, некоторые держали фонари и факелы. Возле тамтама дергался в предсмертных конвульсиях человек-пес. Староста скомандовал – и один из ополченцев выстрелил в него.

Капитан тяжело дышал, по телу обильно струился пот. Микаэль откупорил флягу, поднес ее ко рту офицера, тот отшатнулся – в нос ударил резкий, неприятный запах.

— Ты пил с ними? – спросил Микаэль, внимательно вглядываясь в бледное лицо Юрия., в свете луны ставшее еще более белым.

— Только глоток сделал… — выдохнул он. Сердце учащенно колотилось, словно дикий танец продолжается. – Всего один глоток.

— Это хорошо… — задумчиво сказал староста. – Тебе, можно сказать, повезло. А теперь выпей это до дна! – произнес он, в голосе прозвучали командирские нотки.

Давясь, он в три глотка проглотил мерзко пахнущее и отвратительное по вкусу содержимое фляги. И тотчас его стали сотрясать неудержимые приступы рвоты.

— Извините, — он вытер губы сорванным листом какого-то африканского лопуха, сплюнул, печально поглядел на запачканные брюки – стирать придется. – Это было противоядие?

Староста кивнул:

— Могло быть хуже. Ты бы стал одним из них.

— А как догадались, что я угодил сюда? — прошептал слабеющий офицер.

— Мои ребята проследили за тобой и увидели, куда ты свернул, донесли мне. Медлить было нельзя. Мы пришли вовремя. Они все равно заставили бы выпить это пойло, можно сказать, в глотку влили бы насильно!

Капитан совсем ослаб, у него внезапно поднялась температура – и большую часть пути до эфиопского селения его пронесли на импровизированных носилках из шкур, наброшенных на каркас из копий людей-псов. Уходя, ополченцы подожгли стойбище, огонь был виден далеко.

Через три дня, когда Бобровцев окончательно пришел в себя (его еще раз десять поили отваром из неизвестных трав – и всякий раз его рвало), он принялся расспрашивать старосту о том, откуда появилось здесь племя зверолюдей.

— Из Судана прикочевали, – ответил Микаэль, помешивая приготовленную слугой похлебку. – На моей памяти пришли.

— А я-то зачем им понадобился?

— Свежая кровь им нужна. Иначе выродятся и вымрут.

— А может, не было ничего этого? Подмешали в питье…как это (он не знал, как звучит слово «наркотик» на амхара)? – Его материалистический ум отказывался верить в чудеса.

Староста понял его:

— Может, и подмешали. Только никто из захваченных племенем еще не возвращался оттуда.

— А если это костюм у них такой…собачий? Или гипноз…внушение?

— Мои воины видели все, что происходило, люди превращались в псов у них на глазах. Ты считаешь, что они такие могучие колдуны, что способны наслать наваждение на целый отряд вооруженных людей?

— А ты, пожалуй, прав.

Его взгляд упал на портрет русского офицера-путешественника.

— Ты много знаешь о нем? – спросил Бобровцев.

— Еще бы… — лукаво подмигнул тот. – Тогда наше селение было куда меньше и совсем бедное. Мой дед, как и я, был здесь старостой. У него была дочь. Русский остановился в нашем доме, он подружился с нашим племенем. И дед, отец моей матери сам предложил им сойтись. У нас есть такой древний обычай, хотя мы редко следуем ему, тем более с белыми, которые принесли моему племени и всей стране много горя и несчастий. Но русский был не такой. Он вел себя как друг, а не как завоеватель с покоренным народом или господин со своими рабами. Для него было разницы, белый ты или черный, веришь во Христа, Аллаха или в древних черных богов этой земли. Он всем пришелся по душе. Потому дед и решился.

— Но откуда этот странный обычай? Я понимаю: друг, которого любит и боготворит племя, давшее ему приют. Но чтобы вручить иноземцу свою дочь как … угощенье дорогому гостю!

— Нам нужна свежая кровь, — улыбаясь, произнес староста. – Мы живем в малонаселенной местности, браки заключаются между людьми одного племени, порой между родственниками. Мы не хотим выродиться и исчезнуть.

— Говоришь, русский писал книжки? – живо спросил Юрий.

— Да. Одну он привез из России и подарил деду, а другую прислал, когда снова побывал в Абиссинии. В моем доме они хранятся как семейные реликвии. – Он отпер шкаф и достал оттуда два старых, потрепанных сборника стихов на русском языке. «Романтические цветы» — значилось на обложке одного, другой был назван «Жемчуга». – Жаль, что я не владею русским языком.

Капитан открыл книгу – и словно вскрыл раковину-жемчужницу: ему, далекому от поэзии воину, строки незнакомого стихотворца показались переливающимися на солнце радугой оттенков жемчужинами.

Рощи пальм и заросли алоэ,
Серебристо-матовый ручей,
Небо, бесконечно-голубое,
Небо, золотое от лучей.

И чего ещё ты хочешь, сердце?
Разве счастье — сказка или ложь?
Для чего ж соблазнам иноверца
Ты себя покорно отдаёшь?

Разве снова хочешь ты отравы,
Хочешь биться в огненном бреду,
Разве ты не властна жить, как травы
В этом упоительном саду?

Не знающий языка своего отца староста внимал льющимся из уст офицера словам стихотворения. Капитан закрыл книгу, положил ее на стол.

— Чудесные стихи! – Юрий вздохнул. – За тысячу километров от родной земли наткнуться на книгу русского поэта, услышать удивительную историю. Я сам заговорил как поэт. – Но тут поэзия отступила перед суровой жизненной прозой. – Твои солдаты нашли автомат?

В ответ староста распахнул другой шкаф, стоявший в дальнем углу, и извлек оттуда оружие.

— Вот он. Твой? Нашли у колдуна. Они и стрелять-то не умеют!

— А в меня целились, — засмеялся офицер.

На следующее утро, вопреки настойчивым просьбам побыть еще денек-другой в селении, Бобровцев покинул гостеприимного старосту. Тот предложил ему мула:

— Извини, друг, я русский человек, на ишаках разъезжать не привык, дойду пешедралом.

На прощание староста протянул русскому гостю удивительный камень: с одного конца он был грубо, неуклюже обработан, другой же был почти идеально гладким.

— Возьми этот талисман, он поможет тебе, защитит от злых духов. Такие камушки нередко находят у нас.

— В злых духов я не верю, но за подарок спасибо, — Юрий вертел в руках странный предмет, вспоминая статью в научно-популярном журнале: что-то там про семейство Лики и их экспедиции в Африку в поисках прародины человека. «Можно было бы сдать это в музей… но жаль расставаться с памятью об удивительной встрече на краю пустыни».

— Спасибо тебе за все, за то, что спас меня, — Бобровцев крепко жал руку старосты.

Со стен жилища смотрела на русского гостя львиная морда, рядом был растянута, прибитая за лапы, тушка молодого крокодила, тут же красовалась рогатая голова антилопы.

— Отец ее добыл! – гордо произнес Микаэль, указав на антилопу. – Мама мне рассказывала, что он отлично стрелял.

Тут же, на стене развешаны были обтянутый буйволовой кожей овальный щит, копья, боевая палица – оружие предков Микаэля, которым они били зверя и отбивались от врага. Из современных реалий в доме, похоже, присутствовали только он, капитан Бобровцев и его автомат. Хотя нет… на конторке стоял телефонный аппарат, впрочем, весьма почтенного возраста – не менее полувека. Поймав взгляд капитана, староста виновато произнес:

— Уже месяц как молчит. Да и раньше часто так бывало. Связь у нас тут ненадежная.

Утром Юрий отправился в путь. Колокольный звон местной церквушки провожал его. «Жаль все-таки, что я не был крещен в детстве, поставил бы свечку за упокой душ Рината, Павла, Бориса и заказал молебен за свое чудесное спасение». Редкого в этих краях иноземного гостя провожала половина селения. Худые руки протягивали к нему лепешки, узелки с фруктами.

На развилке путей, подобно дорожному указателю, стоял одинокий марабу, указывая клювом туда, куда направлялся офицер. При виде человека птица издала неприятный скрежещущий звук и, хлопая крыльями, отбежала на безопасное расстояние. Капитан постоял в задумчивости на обочине.

«Вот так, как в сказке: налево пойдешь – голову потеряешь, направо – что там… коня, кажется, так? А если прямо идти – трава по грудь, кусты в человеческий рост, а в них – змеи, голодные львы и пантеры… Пойду-ка я направо: коня у меня все равно нет, машину оставил в степи, а от мула отказался». Он шагал, и перед глазами разворачивались величественные саванновые пейзажи, жирафы обгладывали листву с крон одиноких деревьев, мирно паслись грозные буйволы, резво прыгали антилопы. Изредка ему встречались одинокие путники: паломники, направлявшиеся к святым местам, охотники, возвращавшиеся из саванны с добычей, крестьяне с лопатами и мотыгами, отправившиеся возделывать скудные клочки пригодной к пахоте земли. Война была где-то далеко…

Напомнил о ней сомалийский самолет-разведчик, круживший, подобно стервятнику в поисках падали, над саванной и дорогой. Бобровцев юркнул под раскидистое дерево, прижался к стволу. Самолет, покружив, исчез за дальней горной грядой. Капитан, облегченно вздохнув, вышел из-за дерева и снова двинулся по дороге. Шел он быстрым шагом – и затемно сумел-таки добраться в расположения эфиопских войск.

Анатолий Беднов