Грязный кагот

Дети разбегались при его появлении с криками: «Берегись, кагот идет!» Некоторые мальчишки швыряли в него камни, сопровождая каждый бросок грязными ругательствами – до тех пор, пока оплеуха или шлепок родителя не вынуждал маленьких злодеев утихомириться. А он все так же понуро брел – в широкой шляпе, тень которой почти скрывала черты его лица – такие же точно, как у гасконца, француза или уроженца Наварры.

Вот только уши – круглые, лишенные мочек, выдавали в нем представителя проклятого племени. Он мог бы скрыть их под капюшоном, но его недостойное происхождение все равно бросалось в глаза. Каготы обязаны были всегда, в любую погоду носить перчатки, на груди была нашита утиная лапка. Злые языки утверждали, что у каготов между пальцами рук – утиные перепонки. Правда это или нет, как в том убедиться, если каготы всегда носят перчатки и не имеют право обнажать свои ладони? А еще отличительным признаком кагота была трещотка: идя по дороге, он должен предупреждать о своем появлении. Такие же трещотки предписывается иметь прокаженным. Но среди каготов таковых ничуть не больше, чем среди гасконцев, французов, наваррцев. Однако молва упорно твердит: кагот разносит проказу, берегись его!» Мальчишки бросают камни, взрослые – презрительные взгляды.

— Кагот, грязный кагот! – гнилое яблоко шлепнулось у ног Вильфруа. Отпихнув его, он зашагал дальше, только голова глубже вжалась в плечи. Почему его зовут грязным? В его хижине стоит огромная кадка, куда он окунается каждый вечер, смывая грязь и пот. Может и искупаться в речке, но на почтительном расстоянии от обыкновенных людей.

Мимо, навстречу ему проходил портной Исаак. Увидев кагота, он испуганно прижался к обочине, потом отступил еще на пару шагов и, когда Вильфруа поравнялся с ним, прошипел что-то злобное на своем наречии. «А ведь он тоже изгой, как и я, — подумал кагот. – Живет в гетто, носит особую одежду, вся его жизнь состоит из запретов: одни продиктованы Талмудом, другие – королевскими указами. Сколько раз его племя христиане изгоняли прочь из своих городов и селений, предварительно обобрав до нитки. Но каждому изгою нужен другой изгой, который стоит ниже его на лестнице человеческого существования. Да вот совсем недавно мимо проезжал с веселыми гиканьем и песнями цыганский табор, и кто-то из вольных бродяг огрел меня плеткой – просто так, для смеху, для потехи. Страшно быть каготом!» Он не заметил, как из-за поворота, из-за купы тополей вынырнула роскошная карета с золоченым фамильным гербом на дверце. Лишь заслышав ржание под самым ухом и брань кучера, Вильфруа отшатнулся в сторону, и плетка ударила в пустоту.

— Уйди, грязный пес! – смачно плюнул возница и плевок, в отличие от плетки, нашел свою цель. Взбивая дорожную пыль, карета умчалась.

«Почему мы такие? Почему на нас смотрят, как на собак? Даже в церкви для нас отведен отдельный низенький вход, и, вступая под своды храма, приходится сгибаться в три погибели, чтобы не удариться лбом о притолоку. И священник подает каготу облатку на конце палки, словно боится, что человек из отверженного племени укусит его».

Кагота мучила жажда. Впереди, у дорожной развилки, располагался колодец, отрада для страждущих путников. Но у колодца уже стояли несколько благочестивых христиан, которые, заметив идущего кагота, дружно заворчали. Попытка испить из общего колодца означала брань, плевки и камни в спину. Терпи!

Солнце все сильнее припекало. Он подошел к речке – омыть лицо.

— Бежим отсюда, вонючий кагот пришел! – загомонила, засвистела детвора, выскакивая из воды. Опять в него полетели камушки-голыши. Но Вильфруа решительно вошел в реку, не разуваясь – таков королевский закон! Ребятишек как ветром сдуло. Он смыл пот, вышел на берег. Дети толпились на безопасном расстоянии. А как же иначе: ведь, если верить слухам, каготы разносят не только проказу, но также холеру, чуму, тиф, оспу и другие лихоманки.

«Вонючий, говорите? Ну и чем же от меня несет? Да тем же, чем и от всех местных крестьян: пивом, луком, бараньим жиром, чесноком, а еще – свежей стружкой. Ведь я, как и многие мои собраться по несчастной доле – плотник. Вы брезгуете прикоснуться ко мне, разбегаетесь при моем появлении, но вы не гнушаетесь заказывать у меня лавки, столы, табуретки и прочую деревянную утварь». Он вышел из реки – и вслед ему понесся многоголосый мальчишечий свист.

Так, размышляя о несправедливости бытия, Вильфруа добрался до жилища Рамиро – кагота, некогда притопавшего сюда из арагонских земель, собрата по несчастью. Он постучал трещоткой в дверь, три раза – условный знак: свой пришел! Заскрипел засов, и дверь отворил немолодой уже хозяин с морщинистым лицом, темными вьющимися волосами и карими глазами, почти ничем не отличающийся от большинства жителей Пиренеев. Если бы не проклятые каготские уши… А вот внешность Вильфруа выделяла его из массы обитателей предгорий: светлая, слегка рыжеватая шевелюра, усы и бородка, голубые, как небо в летний полдень, глаза, светлая кожа. Он скорее походил на нормандца, пикардийца или фламандца.

— Приветствую тебя, старый друг, — Вильфруа чинно снял шляпу, обнажив соломенные космы.

— Проходи, разделишь со мной трапезу. – Рамиро пригласил гостя в дом. Он был искусным костоправом, умел пускать кровь и быстро исцелять раны, лечил и людей, и животных. Его услугами охотно пользовались, невзирая на то, что Рамиро – презренный кагот.

Вино из виноградников Руссильона расслабило мышцы и развязало языки. Поначалу разговор зашел о делах обыденных: ценах на овощи, видах на грядущий урожай яблок, граде, побившем на прошлой неделе виноград и прочих житейских заботах.

— Что-то не видно в доме Инессы, — заметил Вильфруа.

— Дочка ушла в город за покупками. Будет к вечеру, — спокойно отвечал Рамиро, подливая вино в плошку из пузатого кувшина.

— А не боязно одному отпускать ее в город? Такая красавица! Не случилось бы чего… — Вильфруа давно имел виды на красавицу-дочь лекаря.

— Никто не рискнет прикоснуться к каготке, — уверенно произнес отец девушки и тяжело вздохнул. – Хотя наши женщины красивы, все их избегают… Ну да одно утешение, что никто не посмеет тронуть. – Рамиро переменил тему. – Знаешь, на днях жестоко избили Жана. Он вошел в церковь святого Януария через общий вход. Так его с бранью – это в храме-то! – выволокли оттуда и надавали крепких тумаков. Впрочем, сам виноват…

— А я знаю историю про то, как нашему единоплеменнику отрезали пальцы только за то, что посмел прикоснуться к общей кропильнице! Тяжко быть каготом…

В скудно обставленной комнате повисло угрюмое молчание, нарушенное опять же Вильфруа:

— Скажи мне, почему мы такие? За что наше племя гонят и презирают?

Рамиро отхлебнул вина и заговорил:

— Наш народ образовался из разных племен. Ты же видишь, как мы с тобой непохожи друг на друга? Твои волосы солнечного цвета, мои черны как уголь. Моя родословная уходить в глубь столетий. Предки исстари населяли эти края, они поклонялись священным камням и Богине, Матери всего сущего, возделывали хлеб и строили башни, которые могли выдержать долгую осаду. А потом к нам вторглись полчища завоевателей, они уничтожили лучших воинов, многих сделали рабами, те же, кто не покорились захватчикам, ушли в горные долины и пещеры, став гонимым племенем…

— Откуда ты узнал все это? – поразился Вильфруа.

— Я знаю секрет снадобья, которое погружает человека в сон и позволяет увидеть картины жизни его предков.

— Угостишь меня? – живо встрепенулся хмелеющий Вильфруа.

— Охотно, — Рамиро отлучился в соседнюю комнатку, откуда принес мешочек с какой-то травой, развязал его и высыпал щепотку в плошку с вином, потом заговорщицки подмигнул:

— А еще, говорят, оно позволяет увидеть картины будущего. Но для этого доза должна быть втрое большей, а это – опасно для сердца.

Одним духом осушил Вильфруа плошку и скоро погрузился в сон… Он скакал, нет, летел на коне, и мимо него проносились леса, пустоши, реки, ручьи, озера, селения. А рядом, на белоснежном скакуне так же стремительно летел человек в кольчуге, на которую ниспадала желтая как солнце борода, сросшаяся в единое целое с пышными усами и бакенбардами, такие же светлые волосы выбивались из-под шлема, за спиной широко развевался алый плащ.

— Кто ты? – прошептал Вильфруа.

— Я – король готов! – гордо возгласил человек в доспехах. – А это – мои владения, то есть наши владения, ведь ты – один из моих потомков. Все это должно принадлежать тебе по праву. Наши наследные земли раскинулись по обе стороны Пиренеев. Это – твой удел, а там, за горным хребтом, домен твоего брата.

— Но у меня нет брата, его убили пьяные гасконцы. И какие права могут быть у кагота?

— Как ты сказал, повтори? – Король нахмурился. – Какое еще «ка»?

— Я не знаю, почему нас так называют, — робко признался Вильфруа.

— Запомни, Вильфред: всякий, кто дерзнет назвать тебя или твоих сородичей этой мерзкой кличкой, должен отведать твоего карающего меча. Ты понял меня?

— Да, мой государь! – воскликнул Вильфруа, гордо выпрямив спину.

— Посмотри, сколько нас! – произнес король. Вильфруа обернулся. За их спинами растянулось на целое лье конное воинство.

— А если я утратил свою землю? – вопросил кагот.

— Так верни ее! Возьми меч и верни, — пророкотал король.

Он преданно взглянул на благородный профиль своего короля. Его ухо было таким же, как у большинства каготов – круглым, лишенным мочки!

Вильфруа очнулся, потер глаза, ущипнул себя за руку.

— Ну, как? – спросил хозяин. – Ты что-нибудь видел?

— Король назвал меня своим потомком! – воскликнул кагот. – Мы одной крови, одного рода!

— Всякое бывает во сне, — загадочно улыбнулся Рамиро. – Я схожу на двор, надо собак покормить. – Он сгреб обглоданные куриные кости и вышел из дома. Мешочек со снадобьем остался на столе. Воровато озираясь, Вильфруа высыпал в медную плошку большую горсть сушеной травы, плеснул туда вина, выпил – и тотчас провалился в глубокий сон.

… Уже не конное войско под водительством короля, а множество людских потоков и ручейков текли по равнине, среди селений и городов, рек и нив. Они гомонили на незнакомых языках – древние народы, иные из которых считались уже вымершими, покидали горные пещеры, затерянные в лесах и болотах деревни. Мужчины, женщины, дети двигались колоннами по дорогам Европы. Когда они проходили мимо кладбищ, то отверзались могилы и из-под замшелых надгробных камней вставали скелеты и на глазах обрастали плотью, облачались в наряды своего племени и присоединялись к шествиям, стекавшимся отовсюду.

«Это же то, что случится в конце времен, когда придут Гог и Магог. Гот и Кагот…» — думал Вильфруа. И вот он увидел себя, идущего впереди длинной вереницы собратьев. Он торжественно шествовал по дороге и нес в руках белое полотнище с вышитой на нем красной утиной лапкой. За ним следовали сотни единоплеменников и махали каготскими шляпами…

Древние народы, забытые, униженные и даже те, кто, казалось бы, давно покинули земные пределы, восстали из забвения, унижения и небытия и шли дорогами Европы, и от их согласных шагов дрожали тверди земные. Они шли, чтобы вернуть себе то, что некогда принадлежало им по праву, и радость неземная была написана на лицах людей.

Тщетно Рамиро и Инесса пытались вернуть к жизни Вильфруа.

— Он умер! – вскричала девушка.

— Он видел наше будущее! – громко провозгласил отец.

Анатолий Беднов