«Неантропы осваивали новые земли не одни, впереди них шел бог, Священный огонь,» — Герман Садулаев продолжает свои антропологические рассуждения.
Начало: Симбиотическая антропология как альтернатива физической
В верхнем палеолите, около сорока тысяч лет назад, средняя полоса Евразии от Испании до Сибири была покрыта степями, или, можно сказать, одной великой окололедниковой тундровой степью, называемой ещё «мамонтовыми прериями». Климат был скорее прохладным, чем суровым. Атмосфера была сухой, небо чаще всего ясным, солнечных дней в году было много. Лето было коротким и не жарким, но очень солнечным. Зима была холодной, но не вымораживающей насмерть всё живое и малоснежной. В общем, вполне можно было жить. Ландшафты ледникового периода в Евразии и Северной Америке вовсе не были похожи на современную Антарктиду или на Арктику. Даже современная тундра гораздо холоднее и скуднее на жизнь, чем были тундровые степи в эпоху палеолита. В «мамонтовых прериях» паслись многочисленные стада крупных травоядных животных: мамонтов, бизонов, шерстистых носорогов, лошадей, оленей. Из-за гигантизма самых известных видов фауны ледникового периода её называют «мегафауной». За короткое, но яркое лето вырастали двухметровые травы, которые высыхали на корню и становились «сеном» для стад. Еда для травоядных была в изобилии круглый год, и зимой не покрывалась снегом. Травоядные паслись в степи, на травоядных «паслись», то есть, охотились хищники: пещерные львы, гигантские гиены, волки. В целом всё очень напоминало современную африканскую саванну, только припорошенную снегом зимой.
И вот по этой северной саванне стал во все стороны расселяться древний человек, нелегальный мигрант из тропиков. В начале эпохи численность нашего вида измерялась тысячами особей, а в конце эпохи уже десятками или сотнями тысяч. То есть, жизнь удалась. Неоантропы заняли все пригодные для жизни пространства. В то же время предыдущие люди, архантропы, постепенно исчезли. Исчезли и мамонты, и пещерные львы, и пещерные медведи, и шерстистые носороги. Радикальные эволюционные антропологи говорят, что всех, включая архантропов, убил и съел ненасытный неоантроп. Но вину наших прямых предков нельзя считать доказанной. Съесть всех мамонтов они бы точно не могли: популяция мамонтов по расчётам учёных могла достигать нескольких десятков тысяч животных, в то время как людей было ещё не намного больше. И вряд ли каждый древний человек шёл и заваливал себе пару мамонтов на ужин. Напомню, что древний мамонт был крупнее африканского слона, которого каждый из нас видел в зоопарке. К тому же «охота древнего человека на мамонтов» — это такой «мем», картинки-реконструкции из книжек; в действительности, у нас нет доказательств, что человек мог постоянно и регулярно охотиться на мамонтов. Гораздо более доказуемо, что человек специализировался на лошадях. Однако лошади не вымерли. Напротив, они были приручены и разделили триумф человека, размножившись и расселившись по всей планете.
Но ещё до того, как человек приручил волка и лошадь, у человека был один, самый важный, первый друг и союзник. С ним человек создал первое в своей истории симбиотическое сообщество. Мы считаем это невозможным, так как привыкли полагать этого союзника неодушевлённым. Но древний человек почти наверняка так не думал. Для него он был одушевлённым. И не животным, а богом. Богом-братом. Прежде, чем приручать зверей, человек приручил бога. Или приручился богом. Вместе с ним он пошёл на север, завоёвывать себе и богу lebensraum. Без него он бы не двинулся с места, не покинул бы тропиков. Человек смог выйти из тропиков в холодную северную саванну, потому что он нёс своё второе солнце с собой.
В буквальном смысле нёс. Вероятно, в начале своего пути неоантропы ещё не умели самостоятельно добывать огонь. Либо умели, но это было трудно. Либо умели, и это было не трудно, но они всё равно несли с собой свой старый, племенной, священный огонь, тот огонь, который когда-то сошёл для их предков с небес и который много лет давал им свет, тепло, пищу и победу над врагами. Ритуалы сохранения «вечного огня» и переноски «священного огня» живы и поныне. «Вечный огонь» горит перед памятниками героям войны, «священный огонь» христиане каждый год возжигают в Иерусалиме и разносят по своим городам, и факел Олимпиады тоже каждый раз несут зажжённым из Греции. Возможно, эти ритуалы напоминают нам о тех временах, когда человек ещё не мог добывать огонь, а только собирал и хранил огонь, зажжёный молнией, вулканом или солнечным жаром. Но и научившись зажигать огонь человек не потерял любви, почтения и личного отношения к племенному, древнему огню, поэтому племенной огонь и хранился, и переносился, и после того, как человек освоил высекание огня кремнем и добывание огня трением. В наше время появилось знамя. Знамя боевой дружины, знамя народа – это символ племенного огня. И почитание священного огня племени не исчезло, оно перенесено на знамя.
Итак, древние люди шли со своим огнём. Огонь согревал, огонь освещал ночью, огонь приготавливал пищу, но не только. Главное, что делал огонь для человека: побеждал врагов и создавал жизненное пространство. Человек приходил в степь, заросшую сухостоем. В высокой траве как рыбы в воде комфортно чувствовали себя хищники. Они могли подкрасться к жертвам незамеченными. А у человека нет острого обоняния и слух так себе. Человеку надо видеть врага. Поэтому древние люди занимали господствующую высоту и поджигали сухую траву вокруг стойбища. Каждый современный мальчишка, да и взрослый, видя сухую траву в степи сразу хочет её поджечь. Чёрт знает почему и зачем. Просто красиво, когда степь горит. Это странным образом сохранившаяся в нас память о том, как мы жгли сухие тундровые степи в верхнем палеолите. Иногда пожар разрастался и охватывал огромные площади. Хищники погибали или вынуждены были бежать. И другие животные погибали. А человек спускался и шёл по выжженой земле, собирая уже зажаренные и прокопчённые тушки. Своё стойбище человек предпочитал делать на каменистой высоте у берега реки или озера, чтобы пламя не смяло его самого. Пожар в степи мог гулять долго, пока не натыкался на естественные водные преграды или скалы. Людей одного племени не зря называли (и называют на Крайнем Севере до сих пор) «людьми одного огня» — это про пламя, которое выжигало степь. Вот та территория, которая может быть выжжена одним огнём, кусок земли между горами, озёрами и реками, он и становился землёй этого огня, этого племени. Так зародились племенные территории из которых много позже выросли государства, чьими границами почти всегда служат реки и горы, непроходимые для огня.
Хищники не все и не всегда боятся огня. Напротив, некоторые хищники проявляют к огню любопытство. И не вполне понятно, стали ли хищники бояться человека, потому что у человека есть огонь, либо наоборот, хищники стали бояться огня и дыма, потому что там, где огонь и дым, там рядом наверняка человек, который не просто греется у своего огня, но может запросто спалить всю степь вместе со стадами травоядных и логовами хищников. И двинуться дальше, оставляя за собой, тогда как и сейчас выжженную землю. Тактика выжженой земли, в буквальном смысле, есть первая и главная военная тактика человека.
К началу неолита биом «мамонтовых прерий» угас. Увеличилась влажность и степи Евразии стали зарастать лесами. Древние люди, привыкшие к вольным степям, вдруг, за какие-то пару тысячелетий, оказались со всех сторон зажаты дремучими чащами. И здесь люди снова разделились на два человечества. Прежде, чем возник антагонизм между «городом» и «деревней», между «оседлыми» и «кочевниками», первый раздел людей произошёл на лесных и степных жителей (уже в нашу эру готы разделяли себя на «тервингов» — лесных и «грейтунгов» — степных). Степные ушли со своими стадами в оставшиеся степи Центральной Азии. А лесные заселили Европу. У степных были лошади, овцы, коровы. У лесных козы и свиньи. Они строили в лесах, в «деревьях», свои деревни, а потом стали огораживать города. Степные шли в степи, перемещаясь по кругу вслед за своими стадами. Но это не значит, что «тервинги» сдались лесам. Они боролись. И отвоёвывали своё lebensraum у лесов привычным способом: сжигая леса. На этом было основано их «подсечное земледелие».
Когда арии проникли в Индостан, они увидели, что здесь маловато пастбищ для скота. И слишком много джунглей, в которых ещё и обитают надоедливые лесные дикари. Решение было простым: жечь. Арии пускали вперёд себя «Агни», священный огонь, и тому было целых два идеологических обоснования. Во-первых, это жертва богу огня: мы скармливаем леса вместе с их обитателями своему богу. Во-вторых, мы очищаем огнём чужую, скверную землю и делаем её пригодной для жизни ариев и для совершения на ней священных обрядов. Древние Веды говорят: «О священный огонь! Иди перед нашими племенами! Спали врагов и завоюй нам жизненное пространство!».
Позже, когда Индия была «санскритизирована», когда потомки ариев, смешавшиеся с местными племенами, стали не завоевателями, а хозяевами на своей земле, в своём государстве, они, конечно, перестали специально жечь леса. Но… леса продолжали гореть. Бог огня, привыкший к жертвам, брал своё сам. В индийской философии появляется совершенно новый мотив. Теперь говорят упанишады: «страдания в жизни человека возникают сами собой, как сам собой в лесу возникает пожар, даже если лес никто специально не поджигал».
И сейчас по всему миру леса и степи продолжают гореть. В 9 из 10 случаев причина пожара человек, хотя и случайная, «по неосторожности». В России ежегодно выгорает 4 миллиона гектаров леса – площадь, в 16 раз больше той, что занимает город Москва. А недавно горела Калифорния. Огонь – друг, брат, симбионт человека. Но всё же бог.
В книге антрополога биологической ориентации Александра Маркова «Эволюция человека. Обезьяны, кости и гены» содержится краткий обзор гипотезы австралийских палеонтологов. Гипотеза касается причин вымирания австралийской мегафауны. Около 40 тысяч лет назад неоантропы проникли в Австралию. И вскоре крупные животные в Австралии вымерли, так же, как 10-15 тысяч лет назад в Евразии и в Америке исчезли обитатели «мамонтовых прерий». Точно так же, как в случае с евро-американским вымиранием, у специалистов есть две основных гипотезы: климатические изменения и «браконьерская» охота сапиенсов. В 2007 году австралийские палеонтологи опубликовали своё опровержение «климатической» теории (Prideaux et al., 2007)». Изучив комплекс ископаемых плейстоценовых животных из трёх пещер на юге Австралии (пещеры были естественными ловушками, животные падали в пещеры и погибали, век за веком), учёные установили, что плейстоценовый климат в этом районе Австралии был не более влажным (как ранее предполагалось), а таким же сухим, но растительность была многообразнее. Вместо современных сухих кустарниковых степей здесь царствовали богатые леса! Австралийские исследователи предположили, что причиной экологической катастрофы, изменения ландшафта и исчезновения многих видов животных могли стать пожары, так как деревья, которые могли здесь расти, выделяют эфирные масла и очень огнеопасны. К похожим выводам пришли и другие исследователи (Miller et al., 2005).
Марков пишет: «Предки австралийских аборигенов пришли на засушливый материк с обильно поливаемых дождями островов Малайского архипелага, где поджечь лес весьма непросто. Вероятно, переселенцы были приятно удивлены, обнаружив необыкновенно удобный и эффективный способ охоты, позволявший добыть сразу огромное количество уже поджаренной дичи. Жаль только, что в те времена люди ещё не догадывались об исчерпаемости природных богатств и о том, что их деятельность может что-то нарушить в вековом природном порядке. Впрочем, в иных регионах мира и по сей день можно наблюдать, как население с маниакальным упорством поджигает по весне сухую траву, невзирая на вполне реальную опасность распространения пожара на их собственные жилища и вне всякой связи с охотой. Видно, есть что-то завораживающее в зрелище горящей Земли».
Возможно, стоит попробовать распространить «австралийскую гипотезу» и на другие регионы расселения человека. Мне кажется, это была обычная тактика неоантропа всегда и везде: жечь, поджигать леса, степи и идти по выжженной земле. И охота здесь была не самым главным мотивирующим моментом (как и сейчас, когда «население с маниакальным упорством поджигает сухую траву»). Скорее, «поджаренная дичь» служила приятным «бонусом». Это был такой метод антропогенизации ландшафта. Человек сжигал непонятный, враждебный, опасный лес или слишком высокий травяной сухостой (прогонял и уничтожал обитающих в нём хищников и змей), раскрывал-освобождал для себя просторы, пространства, и далее шёл по понятной для себя подгорелой «саванне», где остатки растительности были не выше роста человека (это важно – обзор!). В свете этой гипотезы стоит откорректировать «браконьерскую» версию уничтожения мегафауны. Наверное, не стоит преподносить или понимать её так, что человек «убил и съел» всех мамонтов, саблезубых кошек и гигантских броненосцев. Едва ли неоантроп был специализирован в охоте на крупных хоботных и вообще на мега-дичь. Скорее, нет. Тот же Марков приводит данные: во всём Старом Свете к верхнему палеолиту (эпохе, длительностью в 30 тысяч лет) могут быть отнесены всего 6 стоянок «охотников на мамонтов» (или просто поедателей мамонтов). То есть, охота на мамонтов была нетипична для древнего человека в Евразии (может, более типична в Америке), занимались этим не все популяции и не всегда. Поэтому «съесть всех мамонтов» наши предки точно не смогли бы. А вот разрушить среду обитания, изменить ландшафты, регулярно запуская степные, а потом и лесные пожары – на это неоантропы были вполне способны. Для этого не надо обладать большой численностью или уникальными охотничьими навыками. Всего лишь «дружить» с огнём. Современные пироманьяки поджигают траву, создавая опасность для собственных поселений. Но древний человек едва ли был так глуп. Как уже говорилось, сапиенсы старались устраивать свои стойбища на каменистых вершинах у берега реки. То есть, так, чтобы пожар не мог охватить их со всех сторон. К тому же, они наверняка рано научились останавливать огонь встречным огнём (в степи поджигается полоса огня, которая идёт навстречу пожару; когда линии огня встречаются, пожар немедленно прекращается). И не только перед собой древние люди, покорители пространств, могли пускать огонь, но и после себя, оставлять его «на приборку». В Индии сохранился ритуал, по завершении которого ритуальная постройка и окрестности предаются огню (а в другом варианте затапливаются). Так мы и живём. После нас если не пожар, то потоп.
Герман Садулаев
