Уфимский Кремль. Метро

Повесть-утопия о стольном граде Уфе. Евразийская фантастика

Глава 1. Уфимское метро

Глава 2. Двойник
Глава 3. Евразия

Глава 4. Санкт-Петербург

Глава 5. Возвращение

Послесловие

_____________________

Глава 1.

Уфимское метро

1.
«Лет через сто метро построят
А нынче «Райфл» продают.
We all live in Ufa
We all live in Ufa
Без яшайбез Уфа…»

Ростик ткнул курсором в стрелочку виртуального проигрывателя. Хриплый голос Шевчука оборвался. Ростик усмехнулся. Разговоры про уфимское метро стали почти что анекдотом. Городские власти обещали его построить еще при Советской власти, но горожане, как это видно по песне Шевчука (в восьмидесятые – рядового уфимца), не очень-то им верили. Потом в 1996, когда мы, как говорится, проголосовали и проиграли, в Уфу приезжал Ельцин. Он в изрядном подпитии – Ростик сам это наблюдал в местной программе новостей – вместе с тогдашним президентом Башкирии заложил камень первой станции Уфимского метро. Создали даже организацию «Уфа-метрострой», а на скептические замечания ученых о том, что под Уфой очень плохие карстовые породы, власти отвечали: Петербург вообще на болоте, а метро построили! Но на дворе уже третье десятилетие XXI века, а метро в Уфе как не было, так и нет.
Это расстраивало Ростика, но не очень. Он любил свой город и таким. Любовь эта, правда, пришла не сразу. В молодости он ощущал себя обитателем последней дыры мира, где не жизнь, а — скукотища, и если бы ему сказали, что он через 20 лет будет рыться в старых фотографиях с улицами Уфы, он бы рассмеялся сказавшему в лицо. Будучи юным аспирантом, Ростик рвался в Москву. Ему нравились эти толпы на улицах, этот постоянный шум, толчея, эти городские фонари с пятнами света, проступающими сквозь вечерний смог и несущийся из киосков рев Луи Армстронга. Но когда ему стало за тридцать, он, приезжая в Москву на конференции и круглые столы, стал все чаще ловить себя на мысли, что толпы и шум его раздражают, вечерний смог вызывает не ассоциации с картинами импрессионистов, а кашель, а Армстронг ревет о том, что всем нормальным людям ничего не надо, кроме как свалить из этого египетского плена.
Правда, московское метро Ростику всегда нравилось. Эти величественные дворцы под землей с их мозаиками, барельефами, статуями, казалось, были созданы не для вечно усталых и хмурых снующих туда-сюда торгашей и гастарбайтеров, а для веселых и счастливых людей-творцов, которые должны здесь отдыхать. Еще когда Ростик спустился в метро в первый раз, его кольнула мысль: вот он и есть – обещанный большевиками коммунизм, страна мраморных фаланстеров, где нужно слушать музыку, декламировать стихи, пить вино и закусывать его фруктами. Почему они этого не понимают?
Хотел бы Ростик, чтоб хоть такое метро было бы в его родном городе, который теперь, с годами, казался ему все уютнее и милее. Оно гораздо лучше подходило для утопающей в садах провинции. Духу мегаполиса соответствовало бы что-то похожее на грязную и банальную нью-йорксую подземку…
Ростик глянул в правый нижний угол компьютера, где светились цифры электронных часов и подскочил. Он ведь опаздывает на встречу с профессором Звягинцевым! Выключив комп, он схватил сумку и выбежал на улицу.

2.
С Борисом Викентьевичем Звягинцевым, профессором Евразийского национального университета в Нур-Султане, почетным доктором и прочая, и прочая, и прочая Ростик познакомился случайно. Как-то он сидел на лавочке в сквере Маяковского, неподалеку от бассейна «Буревестник» и перечитывал «Подданство идеи» Савицкого. Его докторская была по евразийцам, он заканчивал уже третью главу, но как-то не вырисовывался анализ евразийской концепции идеократии. Был летний день, жарило солнце, вокруг бегали детишки.
Вдруг к нему подсел высокий благообразный старик, с седой бородой и бакенбардами, в европейском костюме, но в татарской тюбетейке. «Вы позволите, добрый человек?» — поинтересовался он. «Пожалуйста – кивнул Ростик, и снова уткнулся в книгу, но старик опять его отвлек – О! Читаете Петра Николаевича!» «Вы слышали о Савицком? – удивился Ростик. «Странный вопрос! Как я не мог слушать об Отце…» — старик немного смутился. – Извините! Знаете ли, я – ученый. Специалист по классическому евразийству….
— Как интересно! Я знаете ли тоже! – в Ростике проснулся искренний интерес. — Простите, а как Ваша фамилия?
Ростик занимался евразийством 17 лет. Всех ведущих и даже второ- и третьестепенных специалистов по евразийству он мог назвать, даже если б его ночью разбудили.
— Профессор Борис Викентьевич Звягинцев.
– Мне очень стыдно, но я не читал Ваших работ…
— Конечно, я ведь … старик запнулся. – Из Казахстана. Евразийский университет имени Гумилева. Слышали о таком?
– Да! Слышал.
Действительно, казахских исследователей Ростик знал не очень хорошо. Трудновато было достать литературу оттуда.
Так они и познакомились. Борис Викентьевич оказался интереснейшим собеседником, но очень странным человеком. Он прекрасно знал наследие евразийцев, особенно ранее. Он наизусть цитировал целые письма Савицкого времен гражданской войны, которые Ростик читал лишь в московских архивах, потому что опубликованы они не были. Но при этом он путался в элементарных фактах пражского периода жизни Петра Николаевича. Он был иностранец, говорил, что в Уфе – в первый раз, но иногда вел себя как коренной горожанин, будто бы узнавая здания и дворики. Но это еще можно было объяснить интересом к истории Уфы, правда, непонятно почему вспыхнувшему у жителя Нур-Султана. Но как объяснить, что доктор наук, профессор, человек, посвятившей исторической науке более 50 лет своей жизни, практически не знал английский язык? Ростик как-то показал ему монографию Глебова на английском, но Борис Викентьевич повел себя так, будто не может прочитать даже название, хоть он и старался это не показать. Зато однажды на улице, старику-татарину, который, путаясь в русских словах, спросил у него время, Звягинцев – природный русак, хоть и из Казахстана, ответил на чистейшем татарском литературном языке. Ростик сам жил в национальной республике и знал, что русские как правило знают язык местных в лучшем случае на уровне: «исянмесес» (1). К тому же казахский заметно отличается от татарского. А потом выяснилось, что кроме казахского он владеет и башкирским, и киргизским…
Но главное – было непонятно, что Борис Викентьевич делает в Уфе? Сам он говорил про какую-то командировку, но практически все время он проводил вместе с Ростиком, просил показать ему город, рассказать про историю, современность… Впрочем Ростику это было только в радость – отпуск, занятий в университете нет, времени навалом.
В этот раз они договорились встретиться у Монумента Дружбы. Звягинцев обещал принести редкое издание — журнал «Русская мысль» за 1916 год со статьей Савицкого, да еще с автографом автора! Обещал дать не только в руках подержать, но и домой взять, почитать. Чудеса, да и только! В Интернете такое издание стоило немало – до 60 тысяч.

3.
Ростик огляделся на улице и решил не идти к остановке, а пройтись пешком. Вниз по Коммунистической можно было спуститься к проспекту Салавата Юлаева минут за 15. А потом перейти на улицу Октябрьской революции и там еще минут 10 до Первомайской площади. А оттуда уже и два шага до высокой стелы Монумента Дружбы, высящейся над рекой.
Ростик очень любил эту маленькую тихую улочку, бывшую Большую Казанскую, которую переименовали в честь вооруженного переворота в Петрограде. Может, потому что в далеком детстве он ходил сюда в детский сад. В здании садика потом разместили военкомат, куда Ростик подростком тоже ходил – точнее, вызывали на медкомиссию — пару раз. Теперь это здание снесли и остался только забор с калиткой. А может, потому что сама улочка была типичной улицей старой Уфы – с деревянными постройками конца XIX века — резные наличники, окна в стиле модерн — утопающими в припорошенной цветами зелени садов. Особняки встречали прохожего лаем собак и запахом яблонь и сирени. Просто пройтись там летним днем – уже было удовольствием. Душа наполнялась такой умиротворенностью…
Стояла там и пожарная каланча начала ХХ века. Ростик, подходя к ней, всегда останавливался, подолгу смотрел на нее, пытаясь представить ее и всю эту улицу, какими они были 100 лет назад. Скорее всего, они не сильно и изменились, только дома обветшали…
Так, спокойным шагом, Ростик дошел до Монумента. Там на скамеечке его ждал Борис Викентьевич. Он поприветствовал знакомца, а потом кивнул в сторону реки: «Смотрите, какая красота!»
— Это Белая еще сильно обмелела – сказал Ростик, садясь. — Я помню ее полноводной, когда по ней ходили теплоходы. До Казани и до самой Москвы ходили. А в этом месте в Белую Сутолока впадала – он махнул рукой. — Правда, я ее застал небольшим ручейком, но судя по глубине оврага, когда-то и она была не мелкой рекой.
— А куда ж она сейчас делась? – удивился Борис Викентьевич.
– В трубу закатали. Теперь здесь на холме будут строить микрорайон «Уфимский кремль». Элитное жилье для богатеньких. Хотя я бы на месте отцов города восстановил бы сам Уфимский Кремль. Башни бы построил, стену возвел дубовую, ворота сделал. Музеи, кафе в башнях и вокруг пооткрывал. От туристов бы отбоя не было. В конце концов, Уфа – старый город, при Иване Грозном основана. И Кремль у нее действительно имелся, пока в XVIII веке не сгорел… Я был в Костроме, там Кремль восстанавливают и ждут больших прибылей от этого…
— Замечательная идея! Просто замечательная! Борис Викентьевич оживился — Вы – Ростислав Андреевич, просто умнейший человек, даже здесь… Я хотел сказать: голова! Представляете, здесь бы была стена. Только не дубовая, а белокаменная, как в столице… И ворота! Лицом к реке – Нагайские, слева – Успенские, справа – Михайловские, а сзади – Ильинские и Фроловские… И три башни с двухглавыми орлами и иконами. И прекрасный многокупольный Троицкий собор вместо этой гранитной громады… Впрочем, Монумент Евразийской Дружбы тоже нужен, но ведь не в виде меча…
— Откуда такое знание уфимских древностей? – мечтательно улыбаясь, спросил Ростик – Не каждый уфимец перечислит все ворота Уфимского Кремля… Его ведь нет уже триста лет…
— А Вы знаете, Ростислав Андреевич, есть такая теория. Я не физик, а историк, и в тонкостях не разбираюсь… Но согласно ей существует другой мир и другая Уфа, где Кремль так же реален, как этот Монумент. Вы ведь хотите его увидеть?
Ростик должен был подумать, что он сумасшедший и рассмеяться. Но он почему-то так не подумал. Он понял, что профессор (или кто он там был на самом деле?) совсем не случайно подсел к нему в сквере Маяковского… Мелькнула мысль: «Что ему от меня надо?» Но в этот момент Борис Викентьевич вынул из барсетки какой-то пульт с кнопками, похожий на телевизионный, и утопил в нем палец. Скамейку окружило синее сияние и Ростик провалился в темноту…
Когда он очнулся, он снова сидел на этой же скамейке, только Бориса Викентьевича рядом не было. Так же июньское солнце медленно сползало к закату. Перед ним была Белая – река и здание речного пароходства. Только раз в пять побольше того, что он видел в детстве, да и куда изящнее. Слева от него в Белую впадала Сутолока – огромная, полноводная, не уже Белой, с крутыми берегами и гранитной набережной с чудными фонариками. Вокруг гуляли люди, причем, судя по всему, среди них было много иностранцев, которых сопровождали гиды. Иностранцы щелкали фотоаппаратами и эмоционально вскрикивали. То тут то там звучала монотонная английская речь гида:
— А теперь, дамы и джентльмены, мы с вами увидим жемчужину Площади Людей Длинной Воли – главной площади …
Ростик пригляделся и изумился. Действительно, автомобильная дорога исчезла. Да самой набережной Белой простиралась площадь, вымощенная сработанным под старину булыжником. Посреди высился памятник – три мужские фигуры. Надпись отсюда было не видно. Рядом бил фонтан.
… Уфимский Кремль – завершила тираду гид.
Ростик обернулся. Зубчатая каменная стена. Над ней – высокая башня с орлами наверху, а под ними икона и огромные часы, как на Спасской башне Московского Кремля. В стене – золоченые ворота, над которыми фигурной славянской вязью выведено – «Ногайские».

(1) «Здравствуйте» (татар.)

Рустем ВАХИТОВ